Книголюбы

АНТИХРИСТОВ   КУЧЕР

Впервые — „Самарская газета», 1897, № 255, 28 ноября, и № 259, 3 декабря.

САМАРСКИЕ СТРОФЫ

Впервые — „Самарская газета», 1897, № 257, 262, 268, 274, 30 ноября, 6, 14, 21 декабря.

Одной из центральных о „Самарских строфах» была крестьянская тема, получившая затем развитие в прозе Скитальца. Эта тема волновала в то время многих писателей. О капнтализации и разорении деревни писали Горький („Фииоген Ильич’% „Шафры»), В. Вересаев („Лизар», „В сухом тумане», „К спеху»), С. Гусев-Оренбургский („Самоходка»), Н. Телешов („Самоходцы», „С бо­гом», „Нужда», „Домой»), И. Бунин („На чужой стороне», „На край света»).

Сам Скиталец был далек от того, чтобы рассматривать свои „Самарские строфы» как гражданскую поэзию.

В действительности же его сатирические фельетоны били не в бровь, а в глаз. По своему содержанию демократическая поэзия Скитальца была близка революционной поэзии пролетарских поэтов.

КОМПОЗИТОР

Впервые — „Самарская газета’1,   1899, № 211,   1   октября.

ИКАР

Впервые — под названием „Статуэтка» — „Самарская газе-Га», 1899, М 276, 22 декабря,

октава

Впервые —«Жизнь»,   1900, ноябрь, Ллг 10.

В 1899 году Скиталец поделился с Горьким своими планами написать большую повесть о певчих и получил его одобрение! «… это можно великолепно написать и это до зарезу нужно! Это очень важно! Понимаете ли вы, что такие писатели теперь необходимы? Вы — интеллигент, вы — из народа, и у вас, по-видимому, столько накопилось здесь, — стукнул он себя в грудь». Скиталец посещает Горького в Васильсурске, а затем начинает писать повесть «Октава»,

Повесть вызвала широкую полемику в критике. Критик В. Г. Подарскнй писал, что повесть «отмечена несомненною печатью дарования, и дарования, которое успевает соединить знание изобра­жаемой среды и художественную обработку сюжета…» («Рус­ское богатство», 1901, № 2, февраль, отд. «Наша текущая жизнь», с. 190).

Не все критики положительно оценили образ главного героя повести — Захарыча. Например, А. Измайлов писал: «Пока вы читаете первую половину рассказа о жизни певчих, их быте, своеобразных его особенностях, бесспорно, прекрасно известных автору, — вы чувствуете полное удовлетворение. Но оно сменяется жгучей досадой, когда вы видите, как в конце, бог знает для чего, автор приделывает своему герою мочальный хвост. Плотник-певчий, ищущий «смысел жизни», размышляющий о Будде, Адаме и Еве, Васко-де-Гаме! К чему это понадобилось?» («Биржевые ведомости», 1902, № 123, 8 мая, с. 3).

Не обошла критика и тот новый тип босяка, который появил­ся в этой повести. Один из критиков писал: «Изображение ар­хиерейского хорд — этой своеобразной русской богемы, наполо­вину состоящей из бывших людей, очень близких к настоящему босячеству, — является одною из интереснейших сторон расска­зов нашего писателя. Эта богема, стоящая на границе между интеллигенцией и людьми со дна жизни, принадлежит к числу наиболее неведомых уголков нашей действительности… Эту разновидность босяка буквально открыли нам г. Скиталец да М. Горький е своем Тетереве («Мещане»), разновидность, надо сознать­ся, преинтереснаяI» („Образование», 1902, № 9, сентябрь, отд. «Из жизни и литературы», с. 56—57).

Критик Т. Ганжулевич, высоко оценивая повесть, отметила и некоторую ее недоработку: „В общем все-таки «Октава» — луч­шее произведение Скитальца; особенно живо и реально обрисо­вывается здесь фигура Захарыча. В изображении этого типа ав­тор близко подходит к действительному народному миросозерца­нию … Но общий колорит рассказа и в «Октаве» все-таки бле­ден: недостает экспрессии, уменья свести художественные детали к одному целому, к общей картине, усиливая их красками основ­ной ее фон и рельефно выдвигая изображаемый образ или его идею.

Оттого теряется и сила впечатления, получаемая от чтения рассказа. Это опять-таки общий недостаток всех произведении Скитальца.

Другой недостаток заключается в некоторой однотонности всех его рассказов, свидетельствующей об отсутствии широты в сфере наблюдений молодого автора: пред нами в его произведениях постоянно развертывается только мир певцов-босяков (исключе­ние представляет лишь рассказ „Любовь декоратора» („Наука я жизнь», 1904, июнь, кн. VI, с. 499—501).

СКВОЗЬ СТРОИ

Впервые — «Мир божий», 190), № 12, декабрь. В наст, нзд. печатается по тексту: Скиталец. Повести и рассказы. М., ГИХЛ, 1935 (а не по последнему прижизненному изданию 1939 г.). Меж­ду текстами этих изданий повести есть небольшие стилистические разночтения (видимо, редакторского характера), которые не уч­тены ни в одном из последующих изданий.

Эта повесть вызвала наибольшее количество противоречивых отзывов в периодической печати. Критик А. Измайлов писал; «Художественная ценность ее — в яркости детального описания картин, видимо близких воображению автора и нарисованных опытной рукою. Атмосфера кабака с его веселыми завсегдатая­ми, шумящего, как улей, и наполненного развеселыми звуками гуслей, звенящих под рукой безногого кабатчика, — живо воссоздается по яркому и красочному описанию молодого автора..,

Конечно, вне всякого сомнения, герой г. Скитальца, этот ры-*арь без страха и упрека, утрирован до ходульности — и на­сколько автор правдив в первой части повести, настолько же фаль­шивит во второй…

В философии Скитальца, как видит читатель, слишком много точек соприкосновения с философией Горького… Мы останови­лись на нем потому, что его работа идет, по-видимому, лишь параллельно работе Горького, а не по готовой канве, выдает не­поддельную искренность автора даже там, где он увлекается я впадает в идеализацию («Биржевые ведомости*’, 1901, № 351, 24 де­кабря, с, 3).

Сопоставляли Скитальца и Горького н другие критики. „Все его произведения отмечены печатью столь же свежего и сильного творчества, какое отличает повести, рассказы и лирические отрыв­ки г. Горького. Его герои — люди «босяцкого склада души» — это столь же рельефно и ярко очерченные фигуры, с какими мы встречаемся в произведениях г. Горького.

И притом — что важнее всего — произведения г. Скитальца не являются повторением произведений г. Горького, „босяцкое» миросозерцание г. Скитальца — повторением миросозерцания г. Горького …

Жизнь среди крестьянской массы вообще не рисуется героям г. Скитальца в таком мрачном свете, в каком ее представляют себе герои г. Горького. Часто во время своих „скитаний» они мечтают об этой жизни ..,

Точно так же герои г. Скитальца не „отвертываются» от ин­теллигенции, не стараются решительно и бесповоротно отказаться от „интеллигентной» жизни.

• Интеллигенты г. Скитальца могут предложить босякам нечто положительное; они умеют подойти к босякам, способствуют ум­ственному развитию последних. И последние, с своей стороны, спешат воспользоваться приобретениями интеллигентской культу­ры, проявляют интерес к „положительному знанию», вовсе не­свойственный босякам г. Горького, зачитываются такими книгами, как сочинения Милля и Бокля, мечтают о том, чтобы попасть в ряды интеллигенции.

‘Наконец, иначе относятся герои г. Скитальца и к представи­телям профессионального труда, тем герои г. Горького. В глазах героев г. Горького тот, кто занимается постоянным трудом, яв­ляется человеком слабым… Герои г. Скитальца не видят в заня­тий постоянным производительным трудом опасности неминуемо потерять «человеческий облик» («Курьер», 1902, № 83, 25 мар­та, с. 3).

Отмечая заслуги Скитальца в открытии целого нового пласта общества, один из критиков писал: „Если босячество как обще­ственно-психологическое явление способно вдохновлять художника и могло найти себе выразителя в лице такого мастера слова, \как Максим Горький, если его герои и героини воплотились в столь неожиданно красивых образах, какие созданы творчеством этого писателя, то еще понятнее и естественнее, если народная богема, бродячая Русь, стоящая одной ногой в деревне, другой в горо­де, — если эта оригинальная разновидность пролетариата найдет себе на-конец своего певца и апологета» („Одесские новости», 1901, №5497, 17 декабря, с. 2).

Особенно много писали и спорили критики о главном герое повести — Гавриле Петровиче: „Вечный неудачник-богатырь с приставшим к нему по пути и всюду неразлучным с ним Горем-злосчастьем»; „неиссякаемая энергия живучести, несмотря на сплошной ряд неудач, обид, несправедливости н жестокостей, сквозь строй которых проходит человек»; «артистичность, талант­ливость … натуры» («Журнал для всех», 1902, № 9, с. 1132— 1135) и г. д.

Однако критик А. Измайлов высказал мнение о том, что ге­рой этой повести «оказывается на глиняных ногах… Автору во что бы то ни стало хочется рисовать не людей, а героев, кото­рые выше толпы, необыкновенны и исключительны… Этот «но­вый человек» из народа — сочинен Скитальцем. Его, к сожале­нию, еще нет и пока не может быть — даже одного на тысячу. Может быть, зреют еще только зерна такой настроенности, н представитель этого нового типа требовал для своего изображе­ния штрихов более тонких и нежных, большего художественного такта от автора. Рисуйте нам бодрящие народные типы, они нуж­ны, -но не облекайте героев в латы из сусального золота, на ко

торые больно смотреть глазу» („Биржевые ведомости», 1902, № }23, 8 мая, с. 3).

Художественная сторона повести также подверглась критике. Т, Ганжулевич писала: „Самым слабым и со стороны художе­ственного изображения, и со стороны психологической обоснован является его произведение «Сквозь строй». Неумение владеть фор­мой выдает здесь еще перо новичка-писателя и сказывается в вялости рассказа, постоянно переходящего в простой пересказ событий, вместо их живого изображения. Лишь норой пробива­ются проблески художественного дарования, но они очень редки и теряются за общими недостатками этого произведения. Что касается психологической стороны, то они, как мы уже говорили, очень слаба» («Наука и жизнь», 1904, июнь, кн. V/, с. 495). Смы­кается с этой оценкой и отзыв Л. Н. Толстого, который Горький сообщал в письме К. П. Пятницкому: «Талант, большой талант. Но — жаль! — слишком начитался русских журналов. И ет этого его рассказ похож на корзину кухарки, возвращающейся с базара: апельсин лежит рядом с бараниной, лавровый лист с коробкой ваксы. Дичь, овощи, посуда — все перемешано и одно другим пропахло. А — талант.’ На отца он наврал — не было ‘у него такого отца» (Горький М. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 28, с. 217).

—                                           в дороге

Критик И. Дю-Кир восторженно писал об очерке: „Послед­ний очерк — высокохудожественное, поэтически сильное описание дороги в степи; в двух страницах нет действия, нет сюжета, Л»ц действующих только двое: кучер Афанасий и его барин. Два ли-ца — но живы и сильны они.

Кучер Афанасий* глубоко, презирающий своего барина, дурака, ка», как кричит он, сильная мужицкая натура, безумно любящий лошадей своих, свою степь. Барин, у которого вся жизнь фан­тастичней действительности: все пережил, во всех богов веровал. Боготворил инфузорию, поклонялся клеточке, ходил в народ.., Якутия, этапы жизни, проповедь малых дел… травосеяние… мо­лотилки, воздушная железная дорога,.. Тьфу… жена бросила… дети все врозь и все чужие… А жизнь шла, молодость уходила, тучи сгущались, темные силы торжествовали и гнали его, лишен­ного веры, в пустоту, в холодный мрак!,. Луна прозрачная осве­щает туманную даль. Безжизненная, безмолвная степь вокруг, даль таинственная еще шире и размашистее, чем днем, и едут оба человека, рессоры похрустывают, копыта бьют в звонкую дорогу, да целый рой бубенчиков бежит и вьется, назойливо на­певая свою песню, а кругом безграничный простор, да лицо ме­сяца мчится вслед за ними и насмешливо улыбается. Вот и все! Но сколько в этих двух страницах глубокой истинной правды, жизненной драмы и таланта» („Всемирный вестник», 1905, № 3, март, с. 191—192).

ПОЛЕВОЙ СУД  1905.

В рецензии на этот сборник известный критик Е. А. Ляцкий дал высокую оценку рассказу. Он подчеркнул, что его окончание не является концом истории, описанной в рассказе. „,,. В душе читателя, — писал критик, — не остается сомнения в том, что на таком людском решении божеская правда остановиться не может, и искание ее приведет к стихийному протесту против тех, кто, по глубокому убеждению народной массы, явился насиль­ственным нарушителем ее законных прав на политую их потом и кровью землю…» („Вестник Европы», 1906, № I, с. 382),

огарки

Впервые — сб. X т-ва „Знание». СПб., 1906.

Высокую оценку повести дал А, А. Блок. В статье „О реали­стах» (1907) он писал: „Очень характерный безбытный писатель — Скиталец. В недавно вышедшем втором томе его „Рассказов и песен» (издание „Знания») есть талантливая повесть совсем горьковского типа. Она называется „Огарки». Это термин, обозначаю­щий горьковских „бывших людей». Когда появляются эти люди в сборниках „Знания», им сопутствует всегда своеобразный сло­варь, наполненный специальными выражениями вроде „храпоидо-лы», „свинчатка», „свинячья морда», „Александрийский козолуп», „Вавилонский кухарь», „Великого и Малого Египта свинарь», „Олоферна пестрая, эфиопская»… Вся повесть наполнена похож­дениями „огарков», от которых, я думаю, отшатнется „критик со вкусом». Такому критику, я думаю, противен пьяный угар и хмель, но этим хмелем дышат волжские берега, баржи и приста­ни, на которых ютятся отверженные горьковские людя с нищей и открытой душой и с железными мускулами. Не знаю, могут ля они принести новую жизнь. Но странным хмелем наполняют ду­шу необычайно, до грубости, простые картины, близкие к мело­драме, как это уже верно, но преждевременно ехидно заметили культурные критики. Я думаю, что те страницы повести Скитальца, где огарки издали слушают какую-то „прорезающую» музыку е городском саду, где певчий Северовостоков ссыпает в театраль­ную кассу деньги, набросанные ему в шляпу озверевшей от востор­га публикой, где спит на волжской отмели голый человек с узло­ватыми руками, громадной песенной силой в груди и с голодной и нищей душой, спит, как „странное исчадие Волги», — думаю, что эти страницы представляют литературную находку, если чи­тать их без эрудиции и без предвзятой идеи, не будучи знакомым с „великим хамом». И есть много таких людей, которые прочтут ,.0гарков» — и душа их тронется, как ледоходная река, какою-то нежной, звенящей, как льдины, музыкой» (Блок Александр. Собр. соч. в 8-ми томах, т, 5. М.—Л., Гослитиздат, 1962, с. ПО—III), Не все критики увидели в повести „литературную находку». „Надо прочесть „Огарков» н сравнить их с „Бывшими людьми» Горького или очерком из мира пропадающих людей Левитоеа, Мамина-Сибиряка, чтобы увидеть разницу между маленьким на­блюдателем жизни, не лишенным беллетристического дарования, и настоящими художественными талантами… — писал А. Измай­лов. — Претензия Скитальца нарисовать какой-то общественный класс людей, находящихся на границе „босячества», которые „не яойдут в босяки, но будут добиваться ответа д жизни, чтобы узнать, где их место в природе», которые „снизу поднимутся на самый гребень (!) волны и, быть может, скажу? свое огарческое (!) слово», — производит впечатление чистейшего и безобидней­шего курьеза. Может быть, опять те же лавры босяка Горького не дают спать Скитальцу, и он тшится сочинить какое-то новое „сословие», которому обещает будущность, яо которое, как ни кинь, попадает прямиком в стар ый-престарый тип „бывшего че­ловека» („Биржевые ведомости», 1906, № 9332, 9 июня, & 5).